Единство философского и поэтического слова в круге «Чинарей» (А. Введенский, Д. Хармс, Я. Друскин, Л. Липавский, Н. Олейников)
Аннотация
В этой работе рассматривается сообщество «Чинари», в которое входили пятеро философов и поэтов. Л. Липавский и Я. С. Друскин были профессиональными философами (с законченным высшим образованием), трое других (Д. И. Хармс, А. И. Введенский, Н. М. Олейников). Автору интересно само объединение: механизм сотворчества в группе «Чинарей». В работе доказывается, что «Чинари» - объединение, основанное на единстве философской и поэтической мысли. Работа состоит из пяти глав, далее кратко о результатах, достигнутых в каждой главе.
В первой главе отправной точкой является высказывание Введенского о том, что он проделал более решительную критику реальности, чем в свое время И. Кант. Автор пытается доказать, что поэтическое и философское слово могут сосуществовать и даже дополнять друг друга. Главной точкой здесь является обращение к Бадью и к его «Манифесту философии», где французский философ показывает возможность сосуществования философии и поэзии: философия – пространство для мысли, а поэзия – один из ее операторов. Иными словами, мысли, которые продуцирует поэт можно и нужно рассматривать в качестве философских. На этом основании автор работы выводит, что поэт может быть философо в определенной мере. В то же время, философ тоже может пользоваться поэзией.
Во второй главе автор анализирует «Разговоры» Л. Липавского и приходит к выводу об исключительном характере «разговоров» в сообществе «Чинари»: «разговоры» не призваны привести к немедленным творческим целям, но способствуют оным; в сообществе нет четко поставленного лидера, что дает творческий простор всем участникам; участники сообщества не хотят ничего декларировать. Скорее, они хотят найти ключи к истине через детали, а не через постулирование определенных тезисов (с этом связано и то, что у «Чинарей» некоторые тезисы могут опровергаться в следующем «разговоре»).
Далее идут три главы, посвященные отдельным чинарям. В третьей главе анализируется А. Введенский. Данный поэт говорил, что его интересуют только Бог, смерть и время. Этими предельно философскими темами и пронизана вся его поэзия. В главе проделана попытка анализа инструментария А. Введенского: «иероглифов» и «бессмыслицы». Эти два инструмента позволяют Введенскому преодолеть «поверхностность» языка, как это видно в работе. Смысл состоит в том, что Введенский отказывается от обычных причинно-следственных связей в виду своих представлений о темпоральности («миг» больше часа, но большая часть людей этого не понимают).
В четвертой главе речь идет о Я. С. Друскине. Этот философ пользовался мифологемами. Как видно из работы, такие мифологемы как «вестник» или «соседний мир» помогают Друскину конкретизировать свои философские воззрения. Через эти мифологемы демонстрируются и позиции Я. С. Друскина в философии. Он, как и Введенский, пытается отказаться от обычного языка, вводя такие термины как «это» и «то». Термины помогают взаимодействию с миром, приводя к минимуму «погрешность». Язык мешает восприятию времени.
В пятой главе, которую сам автор, не без доли честолюбия, считает самой удачной, анализируется Даниил Хармс. Здесь продемонстрирована интересная методология: не выводить никаких далеко идущих тезисов, а изучать детали философии Даниила Хармса. Таких деталей несколько: анти-перфекционизм, чудо, заумь, вера, абсурд. Все эти детали показаны на примерах, которые убеждают в том, что такой взгляд имеет право на жизнь. В целом, Даниил Хармс, как и все остальные чинари, предстает личностью на профессиональном распутье: он не только поэт, но и не вполне философ. В целом, Хармс тоже испытывал влияние других чинарей, поскольку использует некоторые самодельные термины («вестник»).
Эта работа заслуживает внимания в рамках растущего в последние годы интереса к русскому авангарду.
В первой главе отправной точкой является высказывание Введенского о том, что он проделал более решительную критику реальности, чем в свое время И. Кант. Автор пытается доказать, что поэтическое и философское слово могут сосуществовать и даже дополнять друг друга. Главной точкой здесь является обращение к Бадью и к его «Манифесту философии», где французский философ показывает возможность сосуществования философии и поэзии: философия – пространство для мысли, а поэзия – один из ее операторов. Иными словами, мысли, которые продуцирует поэт можно и нужно рассматривать в качестве философских. На этом основании автор работы выводит, что поэт может быть философо в определенной мере. В то же время, философ тоже может пользоваться поэзией.
Во второй главе автор анализирует «Разговоры» Л. Липавского и приходит к выводу об исключительном характере «разговоров» в сообществе «Чинари»: «разговоры» не призваны привести к немедленным творческим целям, но способствуют оным; в сообществе нет четко поставленного лидера, что дает творческий простор всем участникам; участники сообщества не хотят ничего декларировать. Скорее, они хотят найти ключи к истине через детали, а не через постулирование определенных тезисов (с этом связано и то, что у «Чинарей» некоторые тезисы могут опровергаться в следующем «разговоре»).
Далее идут три главы, посвященные отдельным чинарям. В третьей главе анализируется А. Введенский. Данный поэт говорил, что его интересуют только Бог, смерть и время. Этими предельно философскими темами и пронизана вся его поэзия. В главе проделана попытка анализа инструментария А. Введенского: «иероглифов» и «бессмыслицы». Эти два инструмента позволяют Введенскому преодолеть «поверхностность» языка, как это видно в работе. Смысл состоит в том, что Введенский отказывается от обычных причинно-следственных связей в виду своих представлений о темпоральности («миг» больше часа, но большая часть людей этого не понимают).
В четвертой главе речь идет о Я. С. Друскине. Этот философ пользовался мифологемами. Как видно из работы, такие мифологемы как «вестник» или «соседний мир» помогают Друскину конкретизировать свои философские воззрения. Через эти мифологемы демонстрируются и позиции Я. С. Друскина в философии. Он, как и Введенский, пытается отказаться от обычного языка, вводя такие термины как «это» и «то». Термины помогают взаимодействию с миром, приводя к минимуму «погрешность». Язык мешает восприятию времени.
В пятой главе, которую сам автор, не без доли честолюбия, считает самой удачной, анализируется Даниил Хармс. Здесь продемонстрирована интересная методология: не выводить никаких далеко идущих тезисов, а изучать детали философии Даниила Хармса. Таких деталей несколько: анти-перфекционизм, чудо, заумь, вера, абсурд. Все эти детали показаны на примерах, которые убеждают в том, что такой взгляд имеет право на жизнь. В целом, Даниил Хармс, как и все остальные чинари, предстает личностью на профессиональном распутье: он не только поэт, но и не вполне философ. В целом, Хармс тоже испытывал влияние других чинарей, поскольку использует некоторые самодельные термины («вестник»).
Эта работа заслуживает внимания в рамках растущего в последние годы интереса к русскому авангарду.